Надо сказать, что 8 лет прошло. Пришлось как-то пострадать, подождать... А вышло все очень неожиданно и случайно.

Нет, я, наверное, не мечтала о том, чтобы по моей книге сняли фильм. Я, честно говоря, и писателем становиться никогда не мечтала, не было у меня таких амбиций и планов. Я никаких стихов в детстве не сочиняла, никаких рукописей в стол не придумывала. Я до 37 лет занималась совершенно другими вещами. Я работала переводчиком. Я занималась транспортной логистикой, управляла большим гуманитарным проектом по доставке медицинского оборудования в больницы Российской Федерации. Я даже однажды написала большую сложную компьютерную базу данных. Просто все тогда что-то писали в ЖЖ, а я была одним из тех, кто что-то туда начал писать, вот и всё.

Ну, доставлять медицинское оборудование – не значит в нем разбираться. Хотя для того, чтобы не наврать по поводу вирусов, мне пришлось достаточно много прочитать, в том числе сценарий развития эпидемий, который рассчитывала Всемирная Организация Здравоохранения. Это графики, диаграммы, документы о том, как развиваются широкомасштабные пандемии. За всю историю человечества не было вируса, который был бы летален для всех, кто им заразился. Так не бывает. Ни чума, ни тиф, ни пресловутая испанка – грипп, который в начале 20 века погубил десятки миллионов людей – никогда не были настолько губительны для всех. То есть были люди, которые просто не заражались, были люди, которые, переболев, выздоравливали. Для того, чтобы придумать мою историю, пришлось погрешить против истины: я придумала вирус, которого не может быть, к счастью. Так что история эта – чистая фантазия.

Такое – нет, но теоретически глобальные, большие эпидемии на 100% не побеждены. Мы очень привыкли рассчитывать на современную медицину. Насколько я понимаю, нам вот-вот откажут возможности антибиотиков, потому что человечество злоупотребляет ими последние десятилетия нещадно, и я недавно читала, что бактерии, против которых они призваны бороться, эволюционируют быстрее, чем фармакология, которая изобретает новые виды антибиотиков, поэтому вполне возможно наступят времена, когда никакие антибиотики не будут действовать, просто перестанут. А вот бактерии, которые стали нечувствительны, резистентны к существующим лекарствам, они будут продолжать бесчинствовать. Поэтому не все так весело. Не знаю, что нас ждет, но в любом случае стопроцентная летальность — это миф, это фантом, такого не бывает.

Я очень люблю истории про конец света, всегда любила. Мне в какой-то момент просто не хватило историй, которые я хотела бы прочитать. Есть хорошая стратегия: если тебе не хватает какой-то истории, напиши себе ее сам. И поэтому я придумала эпидемию, которая случилась не где-то там, а в Москве. Я придумала героев, которые живут не где-то, а в Звенигороде. Я придумала место, куда они едут, чтобы спастись, тоже не в какой-то выдуманной географии, а реальное. Это озеро в Карелии, на финской границе; это приграничная зона отчуждения, 80 километров от границы - абсолютно пустая зона, там никто не живет, там не работает телефонная связь, абсолютно дикая первозданная природа, там дороги уже начинают зарастать... И именно туда я поместила историю, которую хотела рассказать.

Началось все с того, что я выложила первый кусочек текста, написанный от первого лица, в Живом Журнале. Как иногда бывает, его сразу очень много людей прочитало, и все стали со мной об этом разговаривать.

В принципе я могла бы ограничиться этим отдельным кусочком - может быть, на этом бы все и закончилось, но действительно появилось очень много читателей, которые немедленно стали со мной спорить, доказывать мне что-то, спорить друг с другом, требовать продолжения, высказывать всякие предположения... В 19 веке писатели выпускали романы с продолжением, публикуя их в подписных журналах - и Чарльз Диккенс, и Федор Михайлович Достоевский писали по главам. Но вообще это очень тяжело, потому что как только ты предъявляешь кусок текста, ты уже не можешь в него вернуться, ты уже не можешь ничего в нем исправить.

Это было все абсолютно не по правилам, но, как ни странно, я действительно дописала до момента, когда герои добрались до озера. И в этот момент наконец стало ясно, что это книжка, потому что текст получился очень большой. В первом издании больше пятисот страниц. Это, конечно, было удивительно. Никто этого не ждал, и в первую очередь, я сама, конечно.

У меня как раз тогда рушилась работа. В 2008 году разразился экономический кризис. Мы уже пережили такое однажды: в 98-м случился дефолт, мы все тогда потеряли работу, разорились и обанкротились. Через 10 лет это повторилось, и вот в 2008 наша компания, которую мы создали вместе с друзьями, начала гибнуть и довольно быстро утонула. Когда у тебя есть четкий план насчет того, как ты собираешься жить, и ты над этим планом работаешь много лет, а потом вдруг, в одночасье он превращается в руины, ты на какой-то момент зависаешь в воздухе и не понимаешь, чем тебе заняться, как вообще выкарабкиваться. И муж тогда сказал мне: «Давай, ты не будешь сразу придумывать себе что-то другое. Давай, ты просто возьмешь паузу и подумаешь, чем хотела бы заниматься». И пока я думала, чем я хотела бы дальше заниматься, внезапно оказалось, что оно уже само как-то придумалось, потому что я за это время написала роман. Прошло 8 лет, и с тех пор я, в общем-то, больше ничего и не делаю. Я только пишу и все.

Относительно. То есть понятно, что никаких Роллс-ройсов к подъезду можно не ждать. Здорово помогают переводы на другие языки. Всегда очень приятные гонорары. Они тоже небольшие, разумеется, но если, допустим, у вас несколько переводов, то как-то веселее становится.

На 12 пока на сегодняшний день. Последний перевод у нас был монгольский. Ну, и еще экранизации тоже нельзя сбрасывать со счетов. Сейчас наконец наладилась связь между русским кино и русской литературой. Причем, ощущение, что в таком объеме это произошло именно за нескольких прошедших лет. Наверное, потому что русское кино наконец чуть-чуть встало на ноги, разбогатело и может себе позволить обратиться за новыми сюжетами за пределы своего цеха.

Современная литература - идеальный источник сюжетов для кино, далеко ходить не надо. Так что я сейчас с удовольствием наблюдаю, как продаются права, экранизируется довольно много современных, только что написанных русских книжек. И это, конечно, прекрасно. А гонорар за экранизацию позволяет автору прожить год без особенных материальных проблем, хотя Роллс-ройса по-прежнему не будет, на него рассчитывать не стоит. Если есть расчёт как-то стремительно разбогатеть, пишущему человеку надо сразу идти в кино и писать сценарии или вообще не писать ничего и придумать себе какую-то другую профессию.

Это как договоритесь. Абсолютно нет никаких правил. Если вы Стивен Кинг или если вы Джордж Мартин, то вас, конечно, будут спрашивать, и у вас наверняка будет возможность ногой открыть дверь и сказать: «Значит, ребята, вот так не будет, будет эдак» и так далее. В обычном случае кинокомпании, чаще всего, автора книги стараются держать подальше. Небеспочвенно, надо сказать, потому что писатели –– народ ревнивый. История один раз уже придумана. И, конечно, писателю кажется, что он точно знает, как она должна выглядеть, как должна звучать. Всякая сюжетная линия, которую в кино собираются убрать или заменить какой-то другой, автору безумно дорога, и он будет драться за нее до последнего.

При этом нужно понимать, что кино – это совершенно другой вид искусства, и нет никакой возможности дословно перенести литературное произведение на экран так, чтобы результат от этого не пострадал. Кино - это гигантская коллаборация большого количества людей, это коллективное творчество, где все зависит от продюсеров, от режиссера, от актеров и в меньшей, наименьшей степени что-то зависит от сценариста, который человек подневольный и должен менять историю ровно столько раз, сколько этого потребует от него режиссер, и продюсеры, и даже актеры зачастую.

Честно сказать, с названием я с этим спорила, потому что "Эпидемий" полно и на книжных полках, и на киноэкране - и фильмов, и книжек с таким названием, прямо скажем, десятки. В нем нет ничего уникального. Мне очень хотелось бы, чтобы они оставили название, которое я придумала для романа.

А поменялось там примерно все. Даже моя главная героиня – больше не главная, в сериале главные герои - мужчины. "Эпидемия" - это такая набравшая темпа, набравшая громкости, остросюжетная жанровая вещь с погонями, с резкими сюжетными поворотами, рассчитанная на массового зрителя.

Если автору не страшно писать, тогда и читать будет не страшно. Для того, чтобы напугать кого-то, нужно сначала всерьез испугаться самому, поэтому я пока писала, очень боялась сама. И совершила ошибку, провалилась в ловушку, в которую нередко проваливаются люди, которые начинают писать, потому что их об этом никто не предупреждает: нельзя помещать себя внутрь истории. Нельзя настолько отождествляться со своим персонажем. Я в какой-то момент, когда поняла, в какую ловушку провалилась, попыталась осторожно из нее вырулить, но так или иначе у меня все равно с героиней много общего, поэтому писать было очень нелегко, слишком много я для нее придумала страданий, и, конечно, примерять это все на себя было неприятно.

Да. Без этого никак не получится. То есть кого бы вы ни придумали, с любым персонажем обязательно бояться придется вместе, влюбляться с ним придется вместе, ненавидеть кого-то обязательно придется с ним вместе. Все эмоции, которые испытывает персонаж, придется испытывать автору, особенно когда у тебя полифоническая история, когда у тебя много персонажей, когда ты прыгаешь из одной головы в другую, это довольно такой шизофренический процесс, очень неприятный, потому что ты на какое-то время превращаешься, перевоплощаешься в людей, которых описываешь, особенно если у них есть монологи, особенно если ты говоришь от их лица в книге, так что да…

Потом можно, в процессе очень тяжело. В третьей книге «Кто не спрятался» у меня 9 главных героев, и у каждого своя история. По очереди нужно было рассказывать историю каждого. Я очень долго ее писала, очень мучительно, где-то года 4 с половиной, и мне пришлось побыть каждым из них - а это очень разные и не всегда приятные люди, и это мою собственную психику здорово нарушило. А бедный мой муж жил все это время вот с этим странным существом, которое разговаривало чужими словами, причем персонаж еще и постоянно менялся. Похожие вещи, наверное, с актерами происходят, когда они вживаются в роль, такая же история - это неизбежно начинает вас деформировать, и потом надо от этого избавляться. То есть, когда история дописана - нужно выбраться из нее, постараться как-то зализать раны и привести себя в чувство, чтобы начать придумывать следующие.

Все писатели невротики, в этом я абсолютно убеждена. Абсолютно счастливые люди никаких историй не сочиняют, у них нет такой потребности. А вот люди с каким-нибудь скрытым или явным неврозом как раз нуждаются в том, чтобы в нем покопаться как следует. И вот из этого рождаются самые разнообразные, прекрасные и не очень, литературные произведения.

Это абсолютно точно история про страх.

Ну это общее место, и совсем бестревожно жить могут только очень простые души. Мне кажется, всякому человеку свойственна тревожность. Все боятся: "А а что, если?.." Но вот превратить обычную, более или менее благополучную жизнь своих героев в абсолютный хаос и кошмар – это как раз замечательный прием для того, чтобы написать историю о конце света. Вот ты берешь людей, которые похожи на тебя: славных, симпатичных, более или менее счастливых людей, и превращаешь их жизнь в ад. Все вокруг них рушится, горит, и они начинают как-то выкручиваться из сложившейся ситуации. И это очень страшно. И наблюдать за этим страшно, и придумывать это страшно, и представлять себя на их месте страшно.

Да-да. Ну конечно. И это же еще такая возможность напомнить себе о том, как это все нам должно быть дорого и как мы мало это ценим. Нам же наша жизнь по большей части не очень-то и нравится. Нам бы хотелось, чтобы она была поярче, поинтереснее. Мы все время говорим: «Ну вот это еще должно случиться, и это, и вот тогда я буду доволен» и так далее. А на самом деле, только когда происходит что-то страшное, по-настоящему страшное, только в этот момент становится понятно, как вот эта обычная, благополучная, обыденная, спокойная, размеренная жизнь недостижима может оказаться, если ты попал внутрь трагедии, поэтому радоваться надо побольше каждый день.

Ну как… Я автор и я обычный человек – это два разных существа, совершенно не связанных между собой практически.

Да. Совершенно верно, в обычной жизни ничего не отличает писателя от банкира, от художника, от музыканта, от танцора, от актера, от библиотекаря, то есть это абсолютно такой же человек с таким же набором самых разных недостатков и достоинств, совершенно индивидуальных каждый раз. Единственное, я бы, конечно, предположила, что у писателей какая-то такая должна быть червоточина в характере, которая заставляет их ковыряться в неприятных каких-то темах, а так обычные люди и всё, всё то же самое. Есть среди них симпатичные люди, есть совсем не.

У Яны Вагнер вообще писательская ночь, чаще всего. Днем как-то работается хуже, я сова, я очень люблю, когда темно, тихо и все спят. Мне так проще сосредоточиться. Ну и потом у меня дом, собаки, сад, борщ, полы немытые... Я при этом еще довольно много всего делаю другого, как каждая женщина, которая не ходит в офис на работу. Она поднимает глаза утром от чашки кофе, говорит: «Так, холодильник надо помыть». И сначала ты моешь холодильник, потом посуду, потом думаешь: наверное, надо приготовить какой-нибудь еды, а потом вот вечером садишься работать. Берешь, вина себе наливаешь и садишься что-нибудь пишешь.

Ну да. Это не универсальное, конечно, средство. Есть люди, у которых творчество никак не сочетается с алкоголем. Есть люди, которые, наоборот, нуждаются в самых разных стимуляторах, начиная от кофе, никотина, чего угодно – тут индивидуально. Мне с алкоголем пишется хорошо, я люблю выпить вина. Мне тогда не так страшно, потому что трезвая Яна Вагнер, как правило, думает, что никому не интересно то, что она хотела бы сказать. А Яна Вагнер, которая выпила 2 бокала красного, она очень смелая, красноречивая и непременно хочет срочно поделиться с миром своими глубокими мыслями, но потом на следующий день трезвая Яна Вагнер здорово мешает той, которая там что-то вчера написала, потому что она-то по-прежнему уверена, что делиться особо нечем, если она плохо сформулировала тем более, поэтому это вот такая постоянная борьба двух авторов между собой. Один из них безжалостный редактор.

Это как раз тот самый, который на следующий день перечитывает и говорит: «Ну ты дала, мать, что-то ты увлеклась». Но, с другой стороны, он сам бы ничего не написал. Тут они друг другу прям необходимы. Входят они вечно в какие-то противоречия, но они прямо очень нужны друг другу. Один без другого никуда не годится.

Там получилось все тоже как-то очень удачно и благодаря счастливому стечению обстоятельств. Я в ЖЖ познакомилась с литературными агентами. Они работают с большим количеством совершенно волшебных серьёзных русских писателей. В какой-то момент они мне сказали: «Яна, а вы не хотите сделать из этого бумажную книгу? Давайте мы вам в этом поможем». И я безусловно, с восторгом сразу согласилась. «Вонгозеро» вышло в издательстве "ЭКСМО" буквально через несколько месяцев после того, как рукопись, ну, не рукопись, а вот это вот онлайн-произведение было закончено. А еще через несколько месяцев пришло первое предложение - его захотели перевести на шведский язык. И там дальше как-то все завертелось.

Не знаю. Дело в том, что в Швеции как раз книжка пошла не очень. Я читала, там вышло всего, по-моему, 5 книжных рецензий, критических отзывов. Из них 3 были про Путина, хотя Путина в книжке нет. Шведским критикам показалось, что эта книжка очень консервативная, что она иллюстрирует, насколько архаичны роли, которые играют мужчина и женщина в современной России - ну, то есть, условно там мужчины хватаются за ружья, а женщины за кастрюли. Хотя у меня в первой части женщины ни за какие кастрюли схватиться не успели, они всю дорогу только едут, и за ружья хватаются поочередно и те, и другие. Но общая какая-то интонация у нас со шведским читателем не совпала.

А с французами, наоборот, все прекрасно получилось. Им абсолютно плевать на роль женщины в российском обществе, они просто с удовольствием читали. Никаких социальных претензий не предъявляли маленькому тексту про конец света, который происходит в России.

Очень хорошо приняли книжку в Прибалтике. Ее перевели на все 3 языка наших балтийских соседей: на латышский, на литовский и на эстонский. Для меня это очень важно и приятно, потому что я по папе частично литовка и латышка.

Еще "Вонгозеро" перевели на чешский, это язык моей мамы. Моя мама чешка, вот это был совсем огромный подарок. Правда, к сожалению, перевели ее совершенно отвратительно. Я даже не смогла дочитать этот чешский перевод, потому что он был ужасен. Такое ощущение, что автор с какого-то подстрочника ее переводил. Каких-то фрагментов он просто выбросил часть, не понял, что-то допридумывал от себя...

Я знаю, что Татьяна Толстая, например, когда ее переводят на английский, часто пишет о том, что она общалась плотно с переводчиком, и каждый выбор слова был с ней согласован. Понятно, при этом, что такая роскошь автору доступна не часто просто потому, что мы не полиглоты, стольких языков мы просто можем не знать. Но если уж, коль скоро ты знаешь язык, грех не воспользоваться этой возможностью, потому что иногда, на удивление, какие-то мелочи, которые тебе очевидны и которые очевидны русскому читателю, иностранному переводчику, даже если он прекрасно знает язык, все равно непонятны. И тут начинаются как раз эти странные ляпы...

Например, в "Кто не спрятался" есть момент, когда моя героиня, беременная, стоит перед зеркалом, смотрит на свой живот и чувствует себя абсолютно счастливой, но на самом деле ее ждут неприятные вещи в будущем, и она об этом еще не знает - и там есть фраза: «Аннушка разлила масло». Ну и что вот будет делать чешский переводчик, который, предположим, не читал Булгакова?

Да, совершенно верно. В романе нет никакой Аннушки. Какая Аннушка? Зачем она масло разлила? Что это значит вообще? То есть, переводчик может либо дословно перевести эту фразу - тогда и читатель, и автор почувствуют себя идиотами, потому что эта фраза не имеет смысла. Либо он может задать вопрос автору, либо он может просто выбросить эту фразу как непонятную или попытаться придумать ей какое-то другое значение… Вот для этого нужно объяснять. Вот таких примеров миллион. Это называется культурный контекст, в котором мы с вами находимся, который меняется каждые 5-10 лет. И даже жаргон уже будет непонятен человеку, который изучал русский 20 лет назад.

Да ему всё мешает, мне кажется. Кроме бережно лелеемых неврозов, все остальное автору мешает, потому что писать очень неприятно, писать очень трудно, писать очень мучительно. Радости, пока ты пишешь, ты не чувствуешь, потому что ты собой все время недоволен. А если ты вдруг не пишешь, ты опять собой недоволен, потому что ты зря тратишь время, коптишь небо напрасно –– иди, садись и работай. В момент, когда ты только дописал книгу, закончил, есть какой-то очень короткий период времени, когда ты чувствуешь покой и удовлетворение хотя бы оттого, что работа закончена. Но потом начинается редактура, потом начинается верстка, корректура и прочее...

Потом начинается тревога о том, насколько она понравится тем, кто ее будет читать. А еще через какое-то время она перестаёт нравиться тебе самому, потому что - ты же меняешься постоянно, и каждая предыдущая книжка написана не так, как ты написал бы ее сегодня. И тебе либо хочется, увидев человека с твоей книжкой в руках, подбежать и вырвать ее у него из рук, закричать: «Подождите, я сейчас быстро все перепишу, потом прочитаете. Вот сейчас здесь поправлю немножко и все, а потом читайте»; либо выбежать из комнаты и не смотреть, как это происходит. Я не знаю момента в жизни писателя, когда бы он сидел страшно довольный собой и гладил себя по голове и говорил: «Ай, да я». Нет таких моментов. Так что не делайте этого.

Выберите что-нибудь другое.

То есть, с одной стороны, я не верю вот в эту фразу «можешь не писать-не пиши», потому что на самом деле не писать можно. Другое дело, что вы себя будете чувствовать абсолютно ни к чему не применимым человеком. Потому что вот эта потребность вас мучает, вам очень хочется все записать, вы прямо нуждаетесь в этом. И вот если все-таки с этой потребностью ничего поделать не удается, нужно писать о том, что вы знаете. Нужно писать о тех, кого вы понимаете. То есть, бесполезно 15-летнему человеку писать историю сорокалетней женщины с тремя детьми, потому что 15-летний человек еще не жил этой жизнью никогда и он не очень себе представляет, какие вещи ее пугают, мучают, радуют. Человеку, который никогда не был на море, нет смысла писать роман о мореплавателях, потом что он будет придумывать, как пахнет ветер, как соленые брызги, вот это все. Он никогда в жизни не сможет передать, как на самом деле скрипят мачты, какого цвета вода.... Это не будет живым текстом.

Дело в том, что «Эпидемия» — это же рассказ не о вирусе, это рассказ о людях. Здесь есть нюансы, конечно. Придумывать препятствия и приключения никто не запрещает. А вот людей, с которыми эти вещи происходят, сочинить из воздуха невозможно. Эти характеры, эти персонажи должны быть очень вам понятны. То есть их надо прямо разложить для себя. Этим людям надо придумать детство, даже если вы о нем не рассказываете. Этим людям надо придумать биографию, нужно им придумать страхи, желания, воспоминания, цели, мечты и так далее, даже если их не будет в тексте. Их надо понять, и тогда они оживают.

Более того, им надо отдать что-то личное, свое - обязательно, с ними нужно делиться какими-то своими собственными сокровеннейшими вещами, включая недостатки, разумеется, тоже; и очень стыдные им какие-то тайные мысли нужно свои отдать, и какие-нибудь воспоминания из детства им нужно свои отдать. И если вы этого не сделаете, если вы пожадничаете, не отдадите им ничего своего, они могут не ожить. А когда вы отдаете, вам тяжело, потому что это ваше. Более того, это такие интимные вещи бывают, о которых вслух говорить неловко, а литература требует вот этого именно, потому что, если вы начнёте приукрашивать, если вы ему подкрасите здесь и замажете там, человек не будет живой. Он должен быть прямо какой есть, каким вы себя видите изнутри: беззащитный, несовершенный, неловкий, какой-то весь неправильный. И вот тогда он будет настоящий. Тогда и вы его полюбите, пожалеете, поймете, и читатель его почувствует и сможет с ним вступить в какие-то отношения. Но процесс этот ужасно мучительный, потому что вы для себя должны признать вещи, которых вы, может быть, никогда о себе не формулировали, а тут вот придется начинать.

Ну, я живу в деревне теперь. Мне не надо ходить на работу. В 2011 году мы с мужем продали квартиру в Москве, переехали в деревню, построили дом. Это все совпало с первым изданием книги "Вонгозеро". Мы уехали, живем теперь под Звенигородом в очень маленькой деревне, у нас там 11 жителей официально.

Да-да. Не зря. Я в Москве бываю, может быть, 5-6 раз в году и каждый раз абсолютно ничего здесь не узнаю, все меняется. И мне теперь тяжеловато, я привыкла к тишине. Могу неделями не видеть незнакомых лиц, поэтому, когда я попадаю в Москву, я такой крестьянин с гусем в ГУМе, и панический ужас: ребята, подождите, что-то вас многовато. Тяжело. Но, с другой стороны, мне настолько легче теперь живется, я просто не знала раньше, что я такой социофоб. Я когда ходила в офис, каждый день сотни раз говорила по телефону с незнакомцами, мне всегда казалось, что это для всех такое же невыносимое, тяжелое, неприятное дело. Оказывается, что очень многие люди никакого дискомфорта не испытывают.

А мне, оказывается, всегда это было так мучительно. И теперь для того, чтобы кому-то позвонить, мне нужно собраться. Сейчас-то я уже не должна, поэтому я страшно приветствую вот эти новейшие традиции, новейшую моду на то, чтобы писать друг другу в мессенджеры и созваниваться только в самых-самых крайних случаях. Я просто рукоплещу этому веянию новому, потому что это самое лучшее, что придумало человечество за последние несколько лет – отказ от телефонных звонков.

Не слабости даже. Неврозы. Разумеется, я мучительно не уверенный в себе человек. Я себя чувствую самозванцем.

Это не проще переживать, если ты назовешь это. Просто ты знаешь, что у тебя это есть, и при этом не можешь этого не испытывать все равно. То есть, я могу над собой посмеяться, но панику мою это не уменьшит нисколько. Прихожу, например, на встречу с читателями, когда в зале сидит 200 человек и мне надо выступить... там микрофон лежит, стульчик стоит, лампочка, книжечка. Мне все время хочется сначала выйти и сказать: «Ребят, вы в курсе, что здесь не кто-то такой будет стоять, здесь просто я буду сейчас. А вы вот здесь сидите, вас 200 человек. Зачем вы это делаете?» Это ощущение никогда не уходит. И это всегда очень страшно. Кажется, что сейчас обманываешь их, что они прямо вот-вот сейчас разберутся, что они абсолютно напрасно сюда пришли, что не надо было, что надо было пойти на Шишкина смотреть или на Петрушевскую.

Может. Когда ты приходишь как зритель, как слушатель, ты не должен предъявлять миру ничего. Ты просто приходишь услышать кого-то другого. Ты свободен в этот момент. Я как зритель, например, и как читатель –– ужасно требовательный, неприятный, критически настроенный человек, нисколько не великодушный. А вот как автор, я хотела бы, конечно, чтобы люди были ко мне добрее.